9 историй очевидцев о начале Великой Отечественной войны

С начала Великой Отечественной прошло уже 80 лет. И тех, кто защищал страну с оружием в руках на фронтах, и тех, кто трудился в тылу, осталось совсем немного. Но даже детские или юношеские рассказы о страшном дне – 22 июня 1941 года – остались навсегда в памяти у переживших войну. «Известия» собрали воспоминания известных людей о самом начале многолетней трагедии, опубликованные в газете в разные годы. Большинства из них уже нет с нами. Но их рассказы очень живо передают атмосферу дня, изменившего жизнь всей страны.

Олег Табаков, актер и режиссер (22 июня 1941 года ему было почти шесть лет):

«Мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец»

– Мне было неполных шесть лет. И я был единственным ребенком в семье. Родители, тридцати с чем-то лет, поехали отдыхать к близлежащим к городу зеленым насаждениям. Всё было радостно, весело, солнце сияло.

А потом вдруг появился велосипедист с выпученными от ужаса глазами и сказал: «Что вы здесь делаете? Что вы здесь делаете? Война началась с немцами!» И после этого, как мне теперь вспоминается, солнце зашло за тучи и мне стало казаться, что за каждым кустом сидит немец.

Едва ли не первый раз в жизни я испытал страх. Буквальный страх за свою жизнь.

Отец ушел добровольцем на фронт, и начались сложности. Он был начальником санитарного поезда, был отрезан от основной группы, и были сложности с деньгами – аттестат к нам пришел спустя год с лишним после начала войны. Трудно было, голодно.

Ирина Ракобольская, начштаба 46-го Гвардейского Таманского полка ночных бомбардировщиков, «ночная ведьма» (22 июня 1941 года ей был 21 год):

«Когда закончилась речь Молотова, я заплакала»

– 22 июня мы сидели дома у моей подружки Лены Талалаевой и готовились сдавать экзамен по теоретической физике. Это ведь было время сессии, конец третьего курса. Вдруг позвонил один мой приятель и говорит: «Девушки, включите радио, сейчас будет говорить Молотов. Кажется, о войне с немцами». Мы включили радио и услышали речь Молотова о том, что немцы напали на Советский Союз. Когда она закончилась, я заплакала.

Вышел Ленкин отец (он был известный врач, профессор, доктор наук) и говорит: «Что?» Я отвечаю: «Вот, война началась». И мы поехали в университет на Моховую. Там в большой аудитории собралась вся молодежь – комсомольцы, некомсомольцы, после заявления Молотова приехали все. На собрании мы приняли решение: признаем себя мобилизованными партией и правительством. Мы же уже взрослыми были, поэтому родителей не спрашивали.

Мама в это время была в деревне с внуком, моим племянником, и ничего не знала. Поэтому мне не с кем было делиться. А через день у нас в университете открылась школа медсестер. Мы же не имели никакой военной специальности. А кому во время войны нужны физики, математики, историки? Никому. Нужно идти воевать.

Ощущения войны не было, оно появилось позже, когда над Москвой летали белые фонари, город был затемненным, а на площадях рисовали улицы и крыши, чтобы ввести противника в заблуждение. Но обстановка с каждым днем становилась всё более военизированной.

Только прошла первая неделя, нас всех собрали и отправили в Рязанскую область. Колхозники были призваны на фронт, сено гнило, и кто-то должен был его убирать. Приехали в Рязанскую область, а там – полчища комаров, началась малярия. Первым заболел мой будущий муж Дима Линде, он тоже был студентом физфака, потом – друг Мишка. Я малярию подхватила позже, уже на фронте.

Василий Лановой, актер (22 июня 1941 года ему было семь лет):

«Страшно не было. Было интересно – столько самолетов увидеть»

– Я плохо помню те события. Мне было семь лет. Помню только, что мы с сестрами ехали на Украину, на нашу родину. Мама отправила нас на лето к бабушке с дедушкой. Поэтому о том, что началась война, я узнал на станции Абамеликово. Мы ехали без родителей, нас везли кондукторши. Сошли мы 22 июня в пять утра на станции Абамеликово, это между Одессой и Винницей. А там уже летели самолеты бомбить Одессу. Так я и узнал, что это война. Страшно не было. Было интересно – столько самолетов увидеть.

А вернулись назад мы в 1944 году. Три года с нами не было матери. Она должна была приехать через две недели, но не приехала. Потому что осталась работать на химическом заводе. И чуть ли не на второй день там стали разливать противотанковый «коктейль Молотова». А через пять дней, пока настраивали станок, 72 человека получили полное уничтожение нервной системы рук и ног. Страшно вредная жидкость была. Вот я и хоронил много лет спустя маму инвалидом I группы, а отца – инвалидом II группы. Так что вот как всё это начиналось и как кончилось.

Ирина Антонова, до ноября 2020 года президент ГМИИ им. Пушкина (22 июня 1941 года ей было 19 лет):

«Было ощущение: вступаем в героическую эпоху»

– Я сдала последний экзамен в институте по литературе – тогда я как раз закончила первый курс. Мы пошли гулять по Москве и поэтому на следующее утро долго спали. Нас разбудили соседи, которые постучались в дверь и сказали, что началась война. Я испытала тогда не чувство страха, а чувство огромного волнения, даже душевного подъема.

Это может показаться кому-то странным и даже смешным, но было ощущение, что мы вступаем в героическую эпоху, в масштабные времена, когда можно проявить себя. Мы действительно любили свою страну и хотели сделать для нее что-то. Начали звонить в институт, мама – на работу (ведь это был выходной), сначала было непонятно, что происходит. Но атмосфера сразу стала военная, на Покровском бульваре стояли танки.

Николай Дупак, директор Театра на Таганке с 1963 по 1990 год (22 июня 1941 года ему было 19 лет):

«Рискнул попроситься в кавалерию»

– Первый день войны – 22 июня 1941 года – я встретил в Киеве в шикарной гостинице «Континенталь». К тому времени я уже полтора месяца был на съемках фильма Александра Петровича Довженко «Тарас Бульба». Меня, выпускника Ростовского театрального училища, которым руководил Юрия Завадский (будущий главный режиссер Театра Моссовета), утвердили на роль Андрия. Тараса играл Амвросий Бучма, а Остапа – Борис Андреев.

Это было воскресенье. Где-то в 5–6 часов утра я проснулся от гула. Вышел на балкон и увидел, как на очень низкой высоте пролетали самолеты с непонятными знаками. Потом выяснилось, что это немцы бомбили переправу через Днепр. Утром я сел в трамвай и поехал на киностудию. Проезжая мимо Еврейского базара (сейчас там цирк), увидел, что немцы туда тоже сбросили бомбы. Погибло очень много народу. Потом Молотов по радио сообщил, что началась война.

Александр Довженко собрал всю съемочную группу и сообщил, что вместо двух лет фильм снимут за полтора года. Но съемки продлились всего неделю. Так как в массовке были заняты 400 человек солдат, которые отправились на фронт.

На Киевскую киностудию мне пришла телеграмма: «Коля, тебе прислали вызов в военкомат». Мама отправила ее из Таганрога, где жили мы вместе с ней и братом. Я подумал: зачем мне ехать домой, пойду в военкомат здесь в Киеве.

Когда пришел проситься на фронт, меня спросили: «Ты где родился?» – «В деревне». – «В пехоту». Но так как для роли в фильме «Тарас Бульба» я занимался верховой ездой на ипподроме, то рискнул попроситься в кавалерию. Тогда мне предложили поехать в Новочеркасск. Это в 40 км от Ростова-на-Дону и в 60 – от Таганрога. Там было Кавалерийское училище. Мне выписали билет до Ростова-на-Дону. Приехав в город, я вдруг на вокзале услышал замечательную песню Клавдии Шульженко «Синенький, скромный платочек // Падал с опущенных плеч». И будто никакой войны и нет.

Леонид Шварцман, художник, режиссер-мультипликатор, создатель образа Чебурашки (22 июня 1941 года ему было 21 год):

«Руки примерзали к металлу»

– Когда началась война, мне был 21 год. В то время я жил в Питере и учился в школе при Академии художеств. Там же жила и моя сестра со своей семьей. Днем 22 июня, когда я находился на даче и писал на пленэре какой-то этюд, по радио сообщили, что немецкие войска без предупреждения напали на Советский Союз, разбомбили Минск, Киев и другие города. Так мы узнали о начале этой большой и страшной войны.

Так как я жил практически один, то необходимо было подумать о своей дальнейшей судьбе. Поэтому в качестве ученика токаря я поступил на Кировский (бывший Путиловский) завод, который стал выпускать танки. Проработал там примерно до ноября 1941 года, затем вместе со всеми сотрудниками предприятия был эвакуирован в Челябинск на тракторный завод (ЧТЗ), куда мы добирались больше месяца в очень тяжелых условиях, полуголодные.

На Челябинском тракторном заводе я проработал практически всю зиму. Это была самая страшная и тяжелая зима не только потому, что нам приходилось работать в холодных цехах, где руки примерзали к металлу, но еще и потому, что советские войска отступали и немцы чуть не подошли к самой Москве.

Вспоминаю этот период как самый страшный момент войны. Затем уже нашей армии удалось остановить немцев под Москвой, отстоять Сталинград. О событиях с фронтов, конечно, узнавали из сводок Информбюро по радио, которое мы постоянно слушали.

Через некоторое время на ЧТЗ создали большую художественную мастерскую, куда меня пригласили, узнав, что я по образованию художник. Наша группа художников из 15 человек проводила важную работу по агитации и пропаганде, поддержанию патриотического духа работников завода. Мы писали портреты вождей, ударников производства, различные лозунги и плакаты, которые потом вывешивали над главным входом завода и в цехах.

Владимир Дашкевич, композитор (22 июня 1941 года ему было семь лет):

«Человечество не должно решать проблемы войной»

– Первые дни войны мы встретили с некой надеждой на то, что она пройдет на территории противника и быстро закончится, как об этом и сообщалось. Но всё оказалось с точностью до наоборот.

В моей памяти отсчет войны пошел ровно через месяц после ее начала. 22 июля я находился в гостях у бабушки, которая жила в Москве рядом с Театром Вахтангова. В тот день немецкие самолеты сбросили на город бомбы, были разрушены театр и наша квартира. В результате погиб мой дядя, а нас достали из-под завалов. Над Москвой низко летели немецкие самолеты. Это мое практически первое детское воспоминание, мне тогда было семь с половиной лет.

После этого нас с мамой эвакуировали в Ижевск, ехали мы туда 30 дней, было очень тяжело и голодно. Где-то нас встречали приветливо, а где-то очень холодно. Конечно, для детей происходящее стало большим ударом по психике.

Из эвакуации мы вернулись в 1943 году. Тогда уже произошел положительный перелом в военных действиях, начали получать гуманитарную помощь от союзников и с провизией стало немного полегче. Мы впервые попробовали тушенку и яичный порошок.

После возвращения в Москве всё было непривычно. Нужно было занавешивать окна для маскировки, и я часто забывал это делать правильно, за что мне прилетало от отца. В это же время во дворе стали появляться раненые, лишившиеся рук или ног, их называли «самовары». Они рассказывали о войне то, что не совпадало с официальной точкой зрения. И это сказывалось на нашем восприятии происходящего.

Конечно, когда наши войска перешли границу страны и пошли дальше к Германии, это стало временем большого энтузиазма.

За событиями на фронтах следили. Обычно это было в классе. Все знали, где и какие битвы происходят, передвигали флажки на карте. Но интересы у нас были совсем другими. В то время началось повальное увлечение футболом и шахматами. Поэтому я занялся шахматами и даже стал кандидатом в мастера.

В военные годы большую воспитательную роль для меня сыграла не столько словесная пропаганда, сколько качественная музыка. Никогда не было столько замечательной музыки, как тогда. Помню, как мы слушали «Ленинградскую симфонию» Шостаковича и напевали эту мелодию.

День Победы встречал вместе со всеми. Население Москвы было в разы меньше, и не было таких толп.

Возможно, всё произошедшее – это часть моей биографии, которая сильно повлияла на мой характер и мое отношение к войне. До сих пор считаю, что человечество не должно решать никакие проблемы войной.

Владимир Этуш, актер (22 июня 1941 года ему было 19 лет):

«Я увидел немецкую машину с флагом»

– Как я узнал о начале войны? Я не узнал, я увидел. Мы с друзьями из Щукинского училища шли по улице и вдруг увидели немецкую машину – на ней флаг был немецкий. Она ехала на огромной скорости. Какая у нас была реакция? Мы растерялись, не поняли, почему здесь оказался немецкий автомобиль, да еще мчится на такой скорости. Ну а потом выяснилось, что это ехал немецкий посол, чтобы вручить Молотову ноту об объявлении войны. А когда я пришел домой, мама мне сказала, что началась война.

Ну а потом уже всё закрутилось. Как дома всё это обсуждалось, я, к сожалению, уже не помню. Это было очень давно. Но мама сказала: «Вот, война началась». А потом уже объявляли в эфире.

Георгий Данелия, режиссер (22 июня 1941 года ему было 10 лет):

«Наша задача была – поймать Гитлера»

– Я хорошо помню этот день. Мы на лето поехали с мамой в Тбилиси и с моей теткой, братьями и сестрами жили в деревне Дигоми. Сейчас это уже район Тбилиси, а тогда – дикая деревня, по ночам шакалы выли.

И вот 22-го приехала мама, и все стали говорить, что началась война. Но мы, дети, так обрадовались! Потому что до этого мы смотрели хронику «Если завтра война». И мы знали, что или завтра, или послезавтра – мы победим. И наша задача была – поймать Гитлера. Кто-то пустил слух, что Гитлер в Тбилиси скрывается. И все ходили и смотрели – а может быть, это Гитлер? Так я помню начало войны. Как что-то радостное.

Вы себе не представляете, какие тогда были ощущения. Сейчас ведь все уверены, что мы сильная страна и мы всех победим? А тогда это было в сто крат больше. Нам это еще в школе внушили. Ну и у взрослых было такое же убеждение.

Да, мы были маленькими, но и в этом возрасте уже знали, кто такой Гитлер. Сразу появились карикатуры – такой ма-а-а-ленький Гитлер. Совсем маленький-премаленький. И у него малюсенькая обезьянка Геббельс, его рисовали как мартышку. А про Гитлера мы знали, что у него усы и челка.

Поначалу никакого страха не было. А потом оказалось, что мы не можем в Москву вернуться, что отец на фронте. Потом над Тбилиси стали самолеты летать, раненые появились. Я два года отучился в Тбилиси, а в 1943 году мы вернулись в Москву. Я проехал через всю разрушенную страну – толпы нищих, беспризорных.

В Москве тоже было нерадостно – затемнение. Вы можете представить, что на улицах не горело ни-че-го? Все окна зашторены. Если не зашторены – расстрел. Мы жили в Уланском переулке, и там были какие-то специальные фонари, которые светили только вниз. Машины не могли с фарами ездить. Полная тьма. И всё это сохранилось в памяти.

Мой отец тогда работал в «Метрострое», и он строил бункеры для главнокомандующего. И когда заканчивали строить, то оказывались в тылу у немцев – метростроевцы же были под землей, им не видно было, где они находятся. И они раза три возвращались через линию фронта. Отец мне тогда ничего не рассказывал. Это я уже потом узнал.

Оказывается, если бы немцы вошли в Москву, отец должен был взорвать всё метро. У него были полномочия. Но это он рассказывал даже не мне, а кому-то из друзей. А когда он умер, уже мне рассказали.

А моя тетка, Верико Анджапаридзе, приезжала в 1941 году в Москву и останавливалась у нас дома. Потом она рассказала, что ушла во МХАТ, а окна не зашторила. А свет горел. И когда отец вернулся домой, его забрали и должны были расстрелять. И если бы не Качалов, Тарханов, Станиславский, Немирович-Данченко, которых привела Верико, то его бы расстреляли. Они его вытащили.