Демография – не про деньги. А про что тогда?

В современной России существует четкое понимание демографической проблемы, как длящейся национальной катастрофы. Ранее президент Путин уже отмечал, что демографическая яма 1990-х соотносима с потерями нашей страны в годы Великой Отечественной войны. Только те потери в самые короткие сроки были восстановлены. Современная же Россия застыла с пониманием глубины проблемы, но еще плохо представляет пути выхода из нее.

Можно, конечно, отмахнуться и сказать, что так во всем развитом мире, а низкая рождаемость как раз и есть свидетельство нашей принадлежности к этому миру. Но такая успокоительная демагогия ничего не дает, а лишь затемняет процесс поиска путей.

Тот самый «цивилизованный» мир не соприкоснулся с глобальной геополитической катастрофой, их народы не становились разделенными, а то и брошенными. Там не переживали период распада с затяжной последующей смуты, сопровождающейся шоковыми либеральными экспериментами с лозунгами «зачем плодить нищету?» и с обещаниями прекрасной жизни, когда уйдет последний «совок». Там не происходила тотальная идеологическая работа по отчуждению от своей культуры и истории. Там не утверждалось, что во всем виноват народ, а все беды коренятся в нем, в его якобы извечном рабском духе и лености.

Именно такая железобетонная плита, на которой шел бесконечный пир смердяковщины, придавила нацию, лишив ее витальных сил, смешав черное с белым, добро со злом.

А теперь давайте сравним эту ситуацию с демографическим феноменом, произошедшим после Великой войны. Там было поколение победителей с четким пониманием, что все по плечу, все возможно и достижимо: вот восстановление страны ускоренными темпами, а за ним освоение ее огромных территорий, становящихся пространством жизни, вот атомная бомба и мирный атом, вот космос впереди планеты всей. С другой стороны, катастрофа, связанная с советским разломом, с подспудным пониманием совершенной трагической ошибки, состояние растерянности и блуждания, внушенные и помноженные комплексы неполноценности. Нечто схожее с отечественным унынием после Смуты в 17 веке, сопряженным с апокалиптическими ожиданиями и расколом.

Демография не про деньги, не про благосостояние, не про комфорт и качество жизни. Все это прикладывается после. Эта проблема в головах, и чтобы всерьез ее разрешать, следует что-то с этим делать.

Другое уже совершенно очевидное препятствие на пути решения тянущейся демографической катастрофичности – идеология монетаризма, прагматики, когда деньги поставлены впереди человека и отечественной географии. Для российской масштабности – это, мягко говоря, крайне деструктивная концепция и ценностной ориентир.

Культ прагматики обратился в пресловутую оптимизацию во всех сферах. Когда восприятие территорий происходило через призму их выгодности, и параллельно разрасталась пустыня невыгодной, бесперспективной России. Ощущение это осколками разбитого троллями зеркала проникало и в сердца людей, делало их хладными.

Надо сказать, что для отечественной цивилизации родная география является одной из высших аксиологических категорий. Здесь слишком много зависит от восприятия пространств, от того, с каким ощущением человек проходит по необъятной Родине своей. Отсюда традиционное чувство сопричастности, родства, неразрывной связи, когда человек прошит не только рифмами истории, но и образами родной географии. Все это является фундаментом для дома, для семьи, для рода.

Но мы же помним, какой образ географии транслировался все постсоветские годы. Эти бедные селения… Только их никто не жалел, превалировало восприятие территории, как проклятия, которое возможно преодолеть только бегством. К огням большого города, который находится на Западе, но на крайний случай сойдут и наши крупные мегаполисы, где можно окунуться в «настоящую» жизнь.

Так гагаринский призыв на освоение новых пространств, необъятности, на преодоление невозможного сменился бегством в никуда, с территорий, которые остаются заброшенными. Таким образом свертываем свое же жизненное пространство, запечатывая его в кубышки мегаполисов.

Оптимизация, оставлявшая посла себя клейма – следы невыгодности и бесперспективности, привела к принятию стратегии агломераций. С точки зрения управленцев и свирепствующей прагматики все логично: создаются крупные агломерации, где можно создать более-менее комфортные условия проживания за счет устранения логистических, территориальных проблем. Агломерации оборачиваются пылесосами для территорий, становящимися зонами отчуждения, где человек обречен на изгнание и дожитие. И на самом деле: зачем создавать в малом населенном пункте нормальную медицину, озадачиваться образованием, заниматься благоустройством, думать о дорогах и досуге, когда все это можно сконцентрировать в крупном городе? Тогда и проблема в виде малого селения с большими и не понятными затратами на него сама собой отпадет?..

 

Все логично, если мы ставим финансы впереди человека, который понимая это, сам становится всецело ориентированным на эти самые финансы и прагматику. Если человек повсеместно видит логику оптимизации, то как его убедить в том, что он сам должен совершать абсолютно не вписываемые в эту логику поступки и рожать детей, подвергая существенному риску свое благосостояние и комфорт?

В логике агломераций все стройно, если мы через финансы оцениваем отечественную географию с созданием устойчивой картинки территорий отчуждения – невыгодных, среди которых тускло светят огоньки вахтовых поселков и ярче мегаполисов. Но еще раз: география – субстанциональная категория отечественного мироощущения и самовосприятия человека. Утрата территории воспринимается колоссальной исторической травмой. Клеймо заброшенности, невыгодности, нецелесообразности территории создает отчуждение, человек перестает переживать с ней свою сопричастность, укорененность. Перестает воспринимать ее в качестве своего дома.

Все это вовсе не умозрительные категории. Дом строится, большая семья создается через внутреннее домостроительство, через масштабность задач и ощущение собственной полноценности и силы. Помимо этого, необходимо еще и внешнее попечение. Человеку важно ощущать, что, находясь даже в самом дальнем стойбище, он не будет заброшен и не воспринимается в качестве обузы, но, наоборот, является маяком, стражем пространств, залогом их наполненности и жизни. Что центр мира – там, где он живет, где его дом, где растут его дети. Это важное ощущение личной человеческой победительности было достигнуто в те же послевоенные годы, когда рожали детей вовсе не ради денег, а для будущего.

Что-то подсказывает, что это те самые базисные формулы, решив которые мы начнем выбираться из проклятия демографической ямы. Вопрос тут не в деньгах. Они необходимы, чтобы создать человеку и его семье максимально комфортные условия жизни в любой точке необъятной и прекрасной Родины, относительно которой он – хозяин, но никак не обуза, на которую смотрят лишь через оптику финансового измерения.

Государственная политика нацелена на укрепление института семьи, многодетность, но это невозможно без укрепления основы – настоящей России, ее сердца, а это люди на местах, не только в больших, но и в малых городах и селах, как раз и представляющие собой большую страну. Те, кто исторически вынес ее на своих плечах. На них она держится, а не на урбанизме и ржавчине гиперпрагматики. Этим людям нужна вера в них, а она не про деньги.