3 117
«Доктор Живаго» как диверсия ЦРУ против русского языка
Это ведь ещё Есенин чувствовал в Пастернаке угрозу русскому языку. Завидев его, Пастернака, даже через улицу, Есенин кричал дурашливо:
– Эй, Пастернак, морда конская, доколе ты будешь курочить русский язык...
И это ведь ещё до того, как появился «Доктор Живаго».
А что бы он кричал, доживи он до тех времён, когда смог бы прочесть этот роман?
Думаю, и тут Есенин бы петлёй закончил.
Представил, как он читает следующее:
«За вороньими гнёздами графининого сада показалась чудовищных размеров исчерна-багровая луна. Сначала она была похожа на кирпичную паровую мельницу в Зыбушине, а потом пожелтела, как бирючевская железнодорожная водокачка».
Восходящая луна, похожая одновременно на паровую мельницу и водокачку? До такого мировая литература точно ещё не доросла, не додумалась.
«В лесу за палатками громко бранились двое. Свежий высокий лес гулко разносил отголоски их спора, но слов не было слышно».
Не слышно громких слов? Или невозможно было понять эти слова из-за расстояния?
«Перед рассветом путник с возницею приехали в селение, носившее требуемое(?) название».
«Из горящего Ермолаевского волостного правления выбежало несколько раздетых новобранцев, один совсем босой и голый, в едва натянутых штанах…».
Совсем босой и голый, в едва натянутых штанах?
«Каждую минуту слышался чистый трехтонный высвист иволог…».
Сначала ты раздавлен весом птичьего «высвиста» и только потом догадываешься, что речь-то идёт о музыкальных тонах. И то, если имеешь музыкальное образование, а ведь Пастернак объявил, что пишет для самого простого и никак не подготовленного читателя.
«Никогда Павел Павлович не был самоубийцей».
«Писавший прохаживался».
«...всего в жизни им придется добиваться своими боками».
«Живаго описывал Гордону внешний вид местности…».
«Он поминутно дарил ему что-нибудь…».
Поминутно, вместо постоянно?
«Сейчас же истопить в спальне, чтобы не мерзнуть ночью без надобности».
А бывает ли у человека потребность мёрзнуть по надобности?
«В глаза сразу бросалась печать порядка, лежавшая на вещах в некоторых углах дома…».
«Она читает так, точно это не высшая деятельность человека, а нечто простейшее, доступное животным».
Очень сомнительный для интеллигентной женщины комплимент, ведь можно за такой от особо чувствительной читательницы и по сусалам схлопотать.
Так что при чтении романа часто возникает смутное ощущение, что «Доктор Живаго» написан нынешним таджикским мигрантом, осваивающим русский язык параллельно с почтенным ремеслом московского дворника.
О том, знал ли Пастернак русский язык, постоянные возникают смутные сомнения:
Посёлок дачный, срубленный в дуброве,
Блистал слюдой, переливался льдом,
И целым бором ели, свесив брови,
Брели на полузанесённый дом.
Но ведь русское слово «дубрава», переделанное Пастернаком на пушкинский лад, означает дубовый лес, дубовую рощу. И почему из дубового леса побрели вдруг ели? «Дуброва» не может быть с еловыми бровями. А если лес еловый, то и называется он на русском языке «ельником». Ельник. Конечно, в дубовом лесу могут расти и ели, но такой лес уже будет называться смешанным, и лес такой никакого права не имеет называться «дубровой». И во всех словарях русского языка русские леса имеют именно такие названия.
Дубовые леса – дубрава, еловый лес – ельник, леса с несколькими видами деревьев называются смешанными. Тут, может быть, и бывают дубы с еловыми бровями. Есть ещё слово «дебри», и оно точно определяет то, что делают пастернаки из русского языка. Я родился и вырос в лесных краях, там жили люди, далёкие от сочинения нобелевских опусов, но знали свой язык лучше Пастернака. И именно их язык вошёл в русские словари. И этот русский язык стоило бы знать великим русским писателям.
Как выглядит настоящая дубрава, мог Пастернак видеть на знаменитой картине Ивана Шишкина «Дубовая роща». Он не мог не знать о существовании этой картины, ведь сам когда-то мечтал стать художником. Впрочем, он рисовал бы, наверное, исключительно квадраты Малевича.
Это его фирменный стиль.
Тут возникают, конечно, вопросы. Был ли перевод «Доктора Живаго», который выдвинул на Нобеля Альбер Камю, идентичен оригиналу? Не награждён ли этой премией некий удобоваримый новодел? И как звучит по-французски «писавший прохаживался». И ещё – удивительно мне, почему до сей поры бесчисленные пастернаковеды и пастернакоеды не догадались обратиться к какому-нибудь Акунину, чтобы он наново переписал «Доктора Живаго» и придал ему хотя бы приличный вид. Или перевёл на русский с того французского текста, который был в распоряжении Альбера Камю и Нобелевского комитета. Потом можно поднять новую волну ажиотажа, и в начавшейся сумятице подсунуть нам нового Пастернака. Дело это в создавшейся ситуации кажется мне вполне благородным – будет спасено лицо непревзойдённого классика.
О гениальности одного из героев своего романа, а все они списаны с самого себя, обожаемого, Пастернак восторженно говорит: «(Он) умел выражать мысли в той форме, в какой они приходят в голову в первую минуту, пока они живы и не обессмыслятся». Живой, не литературный Пастернак превзошёл этот идеал мыслителя, его мысли и слова, даже и не выраженные ещё, уже были мёртвыми и бессмысленными.
И думаю я, не в том ли вся та несусветная шумиха с этим романом, который с таким упорством продвигала американская к нам неприязнь в лице тамошнего ЦРУ. Им стало необходимо обгадить этой хитроумной диверсией наш могучий и великий язык. И у них получилось ведь...
..В 1945 году Пастернак начал работу над романом «Доктор Живаго». Являясь, по оценке самого писателя, вершиной его творчества как прозаика, роман являет собой широкое полотно жизни российской интеллигенции на фоне драматического периода от начала столетия до Великой Отечественной войны.
Роман был резко негативно встречен властями и официальной советской литературной средой, запрещен к печати из-за неоднозначного отношения автора к Октябрьской революции и последующим изменениям в жизни страны.
Книга вышла в свет сначала в Италии в 1957 году в издательстве Фельтринелли, а потом в Голландии и Великобритании. ЦРУ организовало распространение произведения среди советских туристов на Всемирной выставке 1958 года в Брюсселе и на фестивале молодёжи и студентов в Вене. Как следует из рассекреченных документов, в конце 1950-х годов британское министерство иностранных дел пыталось использовать роман как инструмент антикоммунистической пропаганды.
Тайный иврит. На каком языке писал Пастернак?
Изображение из открытых источников.
О том, знал ли Пастернак русский язык, постоянные возникают смутные сомнения:
Посёлок дачный, срубленный в дуброве,
Блистал слюдой, переливался льдом,
И целым бором ели, свесив брови,
Брели на полузанесённый дом.
Но ведь русское слово «дубрава», переделанное Пастернаком на пушкинский лад, означает дубовый лес, дубовую рощу. И почему из дубового леса побрели вдруг ели? «Дуброва» не может быть с еловыми бровями. А если лес еловый, то и называется он на русском языке «ельником». Ельник. Конечно, в дубовом лесу могут расти и ели, но такой лес уже будет называться смешанным, и лес такой никакого права не имеет называться «дубровой». И во всех словарях русского языка русские леса имеют именно такие названия.
Дубовые леса – дубрава, еловый лес – ельник, леса с несколькими видами деревьев называются смешанными. Тут, может быть, и бывают дубы с еловыми бровями. Я родился и вырос в лесных краях, там жили люди, далёкие от сочинения нобелевских опусов, но знали свой язык лучше Пастернака. И именно их язык вошёл в русские словари. И этот русский язык стоило бы знать великим русским писателям.
Да и если просто посмотреть картину Ивана Шишкина «Дубовая роща», то ясно станет, что Пастернак не в ладах не только с русским языком, но и со здравым смыслом.
Это его фирменный стиль.
На каком же языке пишет Пастернак? И почему я его не понимаю?
Долго я думал над этим досадным недостатком моего внутреннего содержания.
Ничего не придумал и сильно опечаленный своей духовной инвалидностью, решил призвать себе на помощь какого-нибудь подходящего к теме врачевателя душ.
Например, Михаила Эпштейна.
Википедия рекомендует его как советского, российского и американского философа, филолога, культуролога, литературоведа, литературного критика, лингвиста и эссеиста.
И он меня успокоил несколько.
Оказалось (Журнал Звезда, номер 4, 2000), Пастернак вот по какой причине мне непонятен.
Пишет он вроде бы и на русском, но это только видимость. Русский у него «составляет как бы план выражения, или внешнюю форму поэтической речи, а другой – библейский – форму внутреннюю, «тайный иврит», который и приходится расшифровывать в этих его чрезвычайно зашифрованных, на слух подчас неестественно или сверхъественно звучащих стихах».
Донельзя огорчил меня Пастернак, встающий мне навстречу из этих строк. Оказывается, всё, что сделал этот корифей русской литературы, есть лишь откровенное унижение моего родного русского языка. Эпштейн утверждает дальше, что русский язык годен был неподражаемо великому русскому поэту Пастернаку лишь для черновика, «внешней формы». Так когда-то был из глины вылеплен первый человек, не имеющий ещё души. Дальше вступает в дело тот самый «тайный иврит», которым в глину русского языка вдыхается душа, «форма внутренняя».
И тогда вот что происходит с русским языком:
«Каждое слово здесь налегает так тесно на другое слово, что не остаётся места для дыханья, для песенной протяжности и смысловой редкости, которая так пленяет у Пушкина и Некрасова, у Блока и Есенина. Речь Пастернака и Мандельштама движется как бы против теченья самого языка, поднимая семантические бури – вырывая с корнем прямые значенья слов, взрыхляя и переворачивая почвенные пласты языка, слежавшиеся от времени».
Жуткая картина. Апокалипсис русского языка, с приходом в него еврейских гениев вроде Пастернака, изображён вполне недвусмысленно и со знанием дела. «Семантическая буря» вырывает с корнем прямые значения русских слов, лишая их почвенного коренного смысла. Языку не остаётся «места для дыхания». Он мёртвым становится, не остаётся в нём места «для песенной протяжности и смысловой редкости, которая так пленяет у Пушкина и Некрасова, у Блока и Есенина».
И тогда приходится вникать в тот «тайный иврит», ставший душой русского языка, в тексты «лишённые смысловой редкости» с помощью профессиональных толкователей, исполняющих теперь роли прежних талмудистов и книжников.
И это налажено уже, например, в нынешней русской поэзии с нерусской душой с удивительным размахом и бесстыдством.
Среди первых тут и непревзойдённых такой Михаил Гаспаров.
Радио Свобода рекомендует его «русским европейцем» и «носителем культуры, сомневающейся в себе самой».
Не понимаю, опять же, положительны ли эти качества.
Ему принадлежат классические переложения «тайного иврита» Пастернака обратно на русский. Звучит забавно, но ещё более непонятно, чем у самого Пастернака.
Прочитать это трудно будет, вникнуть и вовсе невозможно, но таков уж иврит, которым Гаспаров и Пастернак пытаются причесать русые кудри русского языка.
А прочитать вам стоит, а то так и останетесь в недоумках и современных питекантропах, которым недоступно прекрасное.
Вот как толкует Гаспаров строки известного у Пастернака стихотворения «До всего этого была зима». Всё толкование приводить не буду, это было бы убийственно для читателя. Но на два примера отважусь. Если кто прочтёт, то и того будет достаточно, чтобы понять, откуда растут корни пастернаковской безмерной славы.
Думаю, что вскоре у нас будут выходить стихотворения Пастернака, каждое с кирпично увесистым томом его «тайного иврита» в переложении на доступный переводчику русский.
Итак, отрывок первый:
Он буквально ведь обливал, обваливал
Нашим шагом шлях! Он и тын
Истязал тобой.
Ничего не поняли?
Тогда вы просто обязаны прочитать толкования и переводы «тайного иврита» Бориса Пастернака, сделанные упомянутым М. Гаспаровым:
Перевод первый: «Мы шли под луной, твоя тень падала на придорожную изгородь». Тут, вроде, всё удобоваримо.
Далее:
«Здесь впервые о персонажах говорится не в третьем лице, а мы и ты. Месяц обливал дорогу светом – традиционная метафора, на неё опирается аллитерацией нетрадиционная «обваливал дорогу нашим шагом», обе гиперболические; все это отмечено восклицательным знаком. Герои сливаются с природой, наполняются её силой, становятся орудием месяца – для Пастернака это высшее счастье, здесь кульминация стихотворения. В стихе она отмечена тем, что в первых трёх строфах третья строчка была не рифмованной, а в следующих рифмована четырехкратно: тубо – бос – тобой – бор (дальше две строфы опять не рифмованы, а последние четыре рифмованы попарно). Истязал: полосы её тени, прерывисто ложащиеся на редкие столбы изгороди, похожи на удары; союз «и тын» подразумевает, что героиня истязала и его, героя, – прямо об этом до сих пор не говорилось, это отсылка к циклу «Попытка душу разлучить». Шлях опять напоминает стих. «Как были те выходы в степь хороши...».
Уважением к ивриту я проникся сразу, сложноват он для меня – даже в переводе. Пастернак «становится орудием месяца» и это «высшее для него счастье». Непостижимо!
Иванов Евгений. Иллюстрация к стихотворению Б. Пастернака «На ранних поездах»
Но, надо идти дальше тому, кто хочет приблизиться к недосягаемому Пастернаку:
Были до свету подняты их поступью
Хаты; – ветлы шли из гостей
Той стезей, что в бор.
С ветром выступив, воротились из степи,
С сизых бус росы пали в сад,
Завалились спать.
Толкование первое, удобоваримое:
«Они шли, окрылённые природой, и от этого спящие хаты оживали, а деревья на деревенских улицах чувствовали себя там чужими и рвались вернуться к деревьям в лесу» (бор – неточное название мелких лесостепных рощ).
Далее:
«Такими же слившимися с природой они под утро вернулись из степи: как капли росы падают с веток, так и они завалились спать». Только здесь происходит возвращение из степи (ждут – улягутся...); вычеркнув эти строфы из рукописной редакции, автор заставил неправильно понимать начальную сцену у калитки. Капли росы на ветках – отсылка к Ты в ветре, веткой пробующем, к брильянтам в траве меж бус в «Имелось», и прежде всего к Душистою веткою машучи. Лексическая кульминация: высокое стезя, вульгарное завалились, народное или архаическое ударение из степи. Спать – возвращает к начальной строфе и позволяет сделать перерыв в развитии темы».
Ох уж этот «тайный иврит»! Прилипчив он.
Прочитав это нечто из Эпштейна, Гаспарова и Пастернака, решил непременно посетить я курсы иврита в ближайшей синагоге.
Чтобы понять настоящий русский язык сегодняшней невообразимой поэзии, нужно, оказывается, обязательно знать иврит. И не тайный только, но и явный.
Тут есть ещё одна, не столь уже и тайная сторона дела. В последнюю пятилетку на толковании тёмных сторон творчества Пастернака защищено 1520! (тысяча пятьсот двадцать!) одних только докторских диссертаций. Темы исследований трогательны и актуальны донельзя для нынешних дней России. Например: «Образ сирени в творчестве Б.Л. Пастернака». Или вот из диссертации «Соловей в творчестве Б. Пастернака»: «Соловей у Пастернака – символ поэзии, обновления мира, любви, но в то же время насилия, разрушения». Есть ещё диссертация, которая, удивительное дело(!) «является первым монографическим исследованием онейрических текстов, отдельных сновидческих тем и мотивов в творчестве Б.Л. Пастернака».
Как же мы до сей поры жили без всего этого!? Теперь новые полторы тысячи разного рода жрецов науки поимели солидную добавку к своему ежемесячному содержанию. И жрут эти жрецы с неимоверным аппетитом. Пожалуй и выпивают при этом, денежные надбавки вполне позволяют это. Засиживают потом русский язык, как надоедливые и гадливые мухи засиживают икону.
Мандельштамоведение тоже вдруг из любительства превратилось в главную доходную отрасль особого рода науки. Защищены на этом весьма авантюрном деле новые десятки и сотни кандидатских и докторских диссертаций, подтверждены научные достоинства многих дутых деятелей науки, получающих за свои звания и достижения очень даже не хилые оклады, премии, гранты, гонорары за книги и прочие печатные доказательства своего значения в науке, искусстве и литературе.
И вот некоторые потрясающие рубежи, на которые вышло мандельштамоведение за несколько десятков лет упорного и дорогостоящего пути.
Например, были проведены ещё в 1988-ом году первые Мандельштамовские чтения, сделавшие важнейшее для всей русской культуры открытие. Оказалось, что «в сцеплениях тугих мандельштамовских контекстов лирические мотивы не развёртываются последовательно, а свободно блуждают в стиховом пространстве». И тот же вопрос опять. Как могла русская культура существовать до сей поры без этого открытия, уму ведь непостижимо!
Вот ещё Галина Лифшиц, издала книгу в триста почти страниц с названием «История слова «ночь» в лирике О. Мандельштама». Если, не дай бог, вы прочтёте эту книгу, вы узнаете невероятное. Оказывается, «мотив ночи – вместилища звёзд – вплотную подводит нас к мандельштамовскому ночному сиротству».
Бедный, бедный сирота Мандельштам! Зачем же матушка-ночь бросила его на произвол дневного безжалостного света?!
Ну и много чего прочего.
Не в том ли была скрытая и непрерывная задача тех, кто настырно делает Пастернака единственно достойным нашего времени русским великим поэтом, чтобы убивать русский язык этим самым пастернаковским «тайным ивритом»? Кто ж теперь узнает скрытые планы всех этих пастернаковедов и пастернакоедов.
Недаром же упомянутый Эпштейн, оценивая вклад Пастернака в борьбу с русским языком, уже пишет в своём эссе, пожалуй, что и с торжеством:
«Речь (русская? Теперь?) отчуждена от языка – словно бы проступает в ней другой язык, подлежащий многозначной, хитроумной расшифровке. Чтобы разгадать эту систему отсылок, переносов, аллюзий, сквозящую иным, ещё непрочитанным текстом, каждый читатель поневоле становится талмудистом и кабалистом».
Он, Эпштейн ещё называет Пастернака стихийным хасидом, не имеющим обрядового посвящения, но убеждённым. Поясню тут, что главным священным текстом убеждённого хасида является книга «Тания», в которой основополагающим является положение о том, что только евреи обладают божественной душой, у остальных она – животная. Эпштейн и пытается тонко подвести нас к той мысли, что Пастернак к языку нашему относился именно как к языку животных, и только «тайный иврит», внесённый в наш язык недоступной для понимания поэзией Пастернака, сделал его божественным. И в этом он видит вклад Пастернака и прочих мандельштамов в наше духовное содержание и новое нравственное становление. А ведь и эта попытка унизить русскую душу, практически, состоялась. Посмотрите, сколько нормальных вроде русских людей считают Пастернака окончательным для себя гением, эталоном собственного языка, сколько их, терзающих себя его тарабарскими текстами….
Пастернака уже из русской головы и колом не вышибешь…
Даже я вот теперь переводами с «тайного иврита» грешу:
Поэт, пиши на русском
Пополам с ивритом!
Будешь вечно пьяным
И, конечно, сытым…
***
Ешь печенье с маком,
Будешь Пастернаком…
***
Ванька дышит в сторону
Ртом своим небритым.
Кроет всех на русском,
Пополам с ивритом.
Ну и т.д.
Недавно обнаружилось, что Пушкин подражал Пастернаку:
Всё изменилось вдруг
Под нашим Зодиаком.
Лев – Козерогом стал,
А Дева стала Раком.
Некоторые ранние стихи Пастернак подписывал псевдонимом Борис Пустырник...
Но это уже другая история...
…Вот диктует он своей любовнице ответы на одну из бесчисленных анкет. Возникает вопрос о национальности. «Национальность смешанная, так и запиши», – нисколько не смутившись, провозглашает он. Можно бесконечно гадать, какую такую таинственную помесь он тут имел ввиду. Это при папе-то – одесском еврее Авруме Ицхоке-Лейб Постернаке, и маме, одесской же еврейке Райцы Срулевны Кауфман. Каким было имя великого русского поэта Пастернака при рождении история умалчивает. Можно только догадываться по некоторым аналогиям. Например, была такая беспощадно истрёпанная рекламой певичка Алла Борисовна, так настоящее её отчество оказалось – Боруховна.
Николай Левашов: Геноцид русского народа на уровне языка, культуры и истории
Круглый стол на тему: «К вопросу о признании Геноцида русского народа» Государственная Дума Российской Федерации 10 июня 2010 года.
496 283
43 650
4 037
