Наша фундаментальная наука полностью уничтожена паразитами

Наука или натурфилософия?

Автор – Татьяна Воеводина

Вышла интересная книга С.Г. Кара-Мурзы «Российское обществоведение: становление, методология, кризис».

С.Г. Кара-Мурза – лучший, на мой взгляд, российский социолог – по образованию химик. Да и не только по образованию: он долгое время был химиком, стал доктором химических наук, а потом, уже в зрелом возрасте, переменил круг своих интересов и предмет исследования.

Предмет переменил, а метод, подход и способ мышления у него остались прежние – естественнонаучные. Отсюда его здоровый позитивизм или, проще говоря, уважение к фактам. В естественных науках – это норма, а вот в науках об обществе… м-да… далеко не норма.

В разных книгах Кара-Мурзы приводятся многочисленные примеры не то, что игнорирования фактов, а просто выстраивания некой мифической реальности, которая выдаётся за научные исследования. И делали всё это люди не просто культурные и образованные, а прямо-таки учёные-обществоведы, чьи труды легли в основу преобразований Перестройки; да и прежде они были академиками и профессорами, иные и теперь остаются.

В своих книгах С.Г. Кара-Мурза постоянно использует выражение, ставшее в контексте его творчества почти научным термином, – «затмение разума». С точки зрения учёного-естественника, многие рассуждения обществоведов именно так и выглядят. Мой муж, учась на Физтехе, имел единственную четвёрку – по политэкономии социализма: не мог выучить, ввиду иррациональности.

Новая книга С.Г. Кара-Мурзы «Российское обществоведение: становление, методология, кризис» подробно описывает возникновение и развитие российского обществоведения с момента возникновения у нас обществоведческих штудий, т.е. с XIX века и до наших дней.

Автор делает очень верное наблюдение: наше обществоведение радикально отличается от западного. Оно – другое. Принципиально другое. Западное обществоведение в некий момент стало наукой, которая в дальнейшем породила на своей базе даже род инженерного искусства. Вот этого искусства (можно назвать его прикладным обществознанием) мы, что называется, в упор не заметили. И за это поплатились.

Организация оранжевых революций, методики применения «мягкой силы», способы подрыва легитимности действующей власти в странах-мишенях, а также внушение публике нужных властям предержащим идей и представлений – всё это инженерные конструкции, построенные на базе научного обществоведения.

У нас научного, а паче того – инженерного обществоведения – не было. Вообще. Откуда я это взяла? Из «живого созерцания», выражаясь философически. Например, из того, как мы отдали наших украинских братьев, с которыми нас роднит язык, культура и психология, в руки чужих манипуляторов. Мы даже, похоже, и не заметили, что происходит. У нас не было понятийного аппарата, не было языка осмысления всего этого.

Инженерной социологии у нас никогда не было. (Под социологией я подразумеваю весь комплекс наук об обществе, т.е. обществоведение, а не просто практику проведения опросов). Не было потому, что не было научной социологии.

Что такое научная социология? Кара-Мурза разъясняет, что когда-то, в Античности и в Средние века размышления о природе вещей происходили в русле т.н. натурфилософии. А потом, веке в 16-м, возникла экспериментальная наука. Это был огромный шаг – от простого созерцания и размышления – к эксперименту. Природу «пытали», как Инквизиция еретика, чтобы узнать истину.

Наука отделилась от морали, религии и философии. Она стала просто познавать некие закономерности мира, не более того. Знатоки утверждают, что наука – это не дочка натурфилософии, а, скорее, её сестра: эти два типа знания в какой-то момент разошлись и пошли в разные стороны. В науке нет места личному отношению к предмету изучения, морализированию над ним. Даже изучая мораль, учёный, в принципе, не должен её оценивать с нравственных или религиозных позиций.

Рассказывают, будто бы Энрико Ферми выразил удовлетворение ядерным взрывом: это был отличный научный эксперимент. Ах, как он аморален! Вовсе нет: он просто проявил себя как учёный. Любопытно, что и Эйнштейн, и Кюри начали бороться за мир тогда, когда по сути дела прекратили научную работу. Это довольно естественно: либо ты познаёшь предмет, либо морализируешь над ним.

У нас размежевания между общественной наукой, моралью, верованиями – не произошло. Кара-Мурза подробно и дотошно показывает, как российское обществознание развивалось в струе литературы, философии, морали. Дореволюционное российское обществознание лило слёзы над маленьким человеком, угнетаемым крестьянином и т.п., советское – прославляло наличное положение вещей, но, по существу, это было одно и то же – просто с разными знаками.

Советское обществознание было частью апологетики существующего строя, т.е. по сути, частью коммунистической религии. То и другое было далеко от объективного познания предмета. Оно не познавало предмет, а морализировало над предметом.

Недаром Андропов на излёте Советского Союза произнёс свою знаменитую фразу с высочайшим индексом цитирования: мы-де не знаем общества, в котором живём и трудимся. Это притом, что в стране было немыслимо громадное количество учёных-обществоведов. И ведь это были не философические салоны 40-х годов XIX века, где самовыражались вольные любомудры из помещиков и гусарских офицеров, – все советские обществоведы находились строго на казённом содержании!

Почему же столь убого выступило наше обществознание в Перестройку? Впрочем, Перестройка и всё с нею связанное – это просто экзамен, который наше обществознание блистательно провалило. Кара-Мурза пишет: оттого, что оно осталось в русле натурфилософии. Тогда следующий вопрос: а почему осталось?

Я вижу тут две очень неприятные и трудно устранимые причины.

Причина первая: Нелюбовь к истине и морализм, как черты национального характера.

Русский человек в глубине души полагает, что надобно не умствовать, а веровать.

В этом что-то от древней, допетровской Руси. Наш человек имеет очень слабый интерес к истине, т.е. к познанию объективного порядка вещей, независимого от веры, любви, морали, слезинки ребёнка и т.п. Если ещё в естественных науках, он может рассматривать предмет внеморально, то чуть дело заходит о вопросах общественных – тут пиши пропало.

Всё оценивается с моралистических позиций и… и ничего. Потому что надо либо познавать и использовать, либо восхвалять или осуждать. Это разные жанры, разный подход, разная заточка сознания. Ничего нельзя сказать дурного о морали – это важнейший социальный регулятор и одновременно форма общественного сознания. Но одно лишь моральное суждение – однобоко, худосочно и безысходно.

Это милое свойство русского человека я имею возможность оценить на собственном опыте. Мои тексты довольно широко разбрелись по Интернету, и на них приходит множество отзывов. Всем читателям огромное спасибо за любой, даже мимолётный интерес. Но вот что показательно: почти все суждения – морального свойства.

Читатели очень редко обсуждают предмет или вопросы, о которых я пишу, – нет, они обсуждают автора с моральной точки зрения, выносят моральные оценки, высказывают соображения, какие корыстные цели я преследую, высказывая ту или иную мысль (например, мне не хватает «рабов» для сельхозработ). Многие выражают негодование, что я, небольшая, но всё-таки буржуинка, смею рассуждать о социализме или даже о Ленине.

Разумеется, мои читатели (как и я сама) – не учёные-обществоведы, но всё это люди с высшим образованием. При этом пишут они, что называется, по зову сердца, спонтанно, и сама эта спонтанность указывает на определённую заточку сознания. В этих репликах мои собеседники предстают такими, каковы они есть. Они не пишут научную статью, не выступают на кафедре – они пишут, что думают. И, думая, они всё многообразие жизни сводят к моральному суждению.

Апофеоз такого подхода явил мой давний «френд», проживающий в Америке, и при этом инженер. Он однажды написал, что, ругая меня, он заботится о… моей душе! А душа моя находится в опасности, поскольку я, занимаясь бизнесом, высказываюсь в пользу протекционизма и государственного контроля. Вот что значит русский человек!

Не холодное и объективное познание предмета, а коллективное и индивидуальное спасение души – вот к чему тяготеет русский человек.

На это свойство русского мышления обращал внимание сто лет назад Николай Бердяев; он писал об этом во множестве своих работ. Он приписывал такой образ мысли интеллигенции. Но мне кажется, он свойствен (по крайней мере, сегодня) большинству народа. Бердяев считал, что причина тут «малокультурность, примитивная недифференцированность, слабое сознание безусловной ценности истины и ошибка морального суждения».

«С русской интеллигенцией, в силу исторического её положения, случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине», – писал он в статье «Философская истина и интеллигентская правда».

«А сама наука и научный дух не привились у нас, были восприняты не широкими массами интеллигенции, а лишь немногими. Учёные никогда не пользовались у нас особенным уважением и популярностью, и если они были политическими индифферентистами, то сама наука их считалась не настоящей…» (Там же).

В подобном подходе есть что-то безысходное, безвыходное. Кажется, всегда, до конца времён будут жевать старую жвачку, не сдвигаясь ни на миллиметр вперёд. Для науки, какая она ни есть, характерен прогресс, движение вперёд. Вот мы это исследовали, познали, приняли за верное и движемся дальше, базируясь на том, что познали.

В общественных науках у нас постоянно обсуждают одно и то же, и невозможно ничего счесть уже познанным и известным. Я участвую в нескольких семинарах, где собираются почтенные учёные, и там царит всё та же моралистическая атмосфера.

А сегодня нужен не морализм, а пушки и танки психологической войны. А их можно сконструировать только обладая объективным знанием социальной материи. Точно так, как для строительства пушек физических нужно знание физики, химии и пр. Причём, знание не натурфилософское, а научное. У нашего противника социально-психологические пушки и танки есть, а у нас… как-то не видно. Мы всё про слезинку ребёнка.

Вторая причина столь прискорбного положения – низкопоклонство перед Западом.

Да, сейчас многие дурно говорят об Америке и вообще о Западе. Это даже стало своеобразной модой – антиамериканизм. Но беда в том, что интеллектуально мы – колония Запада. Наше обществоведение, его понятийный аппарат – весь западный.

И дело не в том, что это оскорбляет наше патриотическое чувство – дело гораздо хуже. Этот понятийный аппарат заточен на иные реалии. И когда мы начинаем думать о нашей жизни, мы думаем о ней на иностранном языке. Не на немецком или английском – на языке иных понятий, которые не подходят к нашей жизни.

Что-то похожее было в истории языкознания, с которым я в юности соприкасалась. Когда-то за образец брали латинскую грамматику и, описывая любые другие языки, пытались искать в них те же грамматические категории, что были в латыни. Такой была, например, знаменитая универсальная грамматика Пор Рояля, составленная в XVII в одном из швейцарских монастырей.

Потребовались большие усилия мысли, чтобы люди поняли, что не во всех языках имеются одинаковые категории: где-то есть, положим, герундий, а где-то нет. Кстати, Ломоносов это уже хорошо понимал, и свою «Российскую грамматику» не пытался писать по латинской канве.

А мы сегодня в наших обществоведческих штудиях совершенно опутаны паутиной чужих и чуждых понятий. То мы ищем средний класс, то взыскуем гражданского общества. Что марксизм, что либерализм придуманы не нами и не для нашей реальности. А увидеть нашу реальность как она есть – этого никто не дерзает сделать. Во всём этом проявляется та же вялость мысли и та же древняя привычка веровать, а не умствовать.

И ещё тут есть какая-то патологическая неуверенность в себе, в ценности своей мысли, вообще в самой возможности самостоятельной мысли. У нас был колоссальный опыт государственного, культурного, хозяйственного строительства – та самая затонувшая Атлантида – СССР. И что же?

Очень мало описано объективно, как это было и работало, как управлялось. При Сталине чуть не двадцать лет сочиняли учебник политэкономии социализма, да так и не закончили. Вероятно, марксистские догмы мешали увидеть ситуацию, как она есть.

Кстати, было бы интересно прочесть такую книгу о германском нацизме и итальянском фашизме. Каково было народное хозяйство, как оно управлялось и как удалось достичь огромного и быстрого развития.

Думанье о русской действительности на языке чужих понятий началось очень давно, и составляет по сию пору одну из болезней русской мысли и вообще русского духа. В. Ключевский писал о таких мыслителях:

«Когда наступала пора серьёзно подумать об окружающем, они начинали размышлять о нём на чужом языке, переводя туземные русские понятия на иностранные речения, с оговоркой, что хоть это не то же самое, но похоже на то, нечто в том же роде. Когда все русские понятия с такою оговоркой и с большею или меньшею филологическою удачей были переложены на иностранные речения, в голове переводчика получался круг представлений, не соответствовавших ни русским, ни иностранным явлениям.

Русский мыслитель не только не достигал понимания родной действительности, но и терял самую способность понимать её. Ни на что не мог он взглянуть прямо и просто, никакого житейского явления не умел ни назвать его настоящим именем, ни представить его в настоящем виде и не умел представить его, как оно есть, именно потому, что не умел назвать его, как следует.

В сумме таких представлений русский житейский порядок являлся такою безотрадною бессмыслицей, набором таких вопиющих нелепостей, что наиболее впечатлительные из людей этого рода, желавшие поработать для своего отечества, проникались «отвращением к нашей русской жизни», их собственное будущее становилось им противно по своей бесцельности…»

К сожалению, привычка думать на языке иностранных понятий очень легко смыкается с непривычкой самостоятельно думать вообще. Всё это вместе порождает то прискорбное положение нашего обществоведения, которое и поспособствовало и распаду Союза, и Майдану на Украине, да и ещё бог весть к чему приведёт.

Что делать?

Прежде всего, русские люди, в том числе русские обществоведы, должны позволить себе думать самостоятельно и думать вообще. Тут, как мне кажется, требуется персональное духовное усилие.

Ещё мне кажется, государство должно ставить перед обществоведами технические задачи. Когда-то понадобилась атомная бомба, и стала развиваться ядерная физика, какие-то разделы математики и многое другое. А не случись этого – глядишь, и ядерной физики бы не было.

Для того, чтобы сделать важный шаг в науке, нужно то, что сейчас принято называть «вызовом», а попросту говоря – большая задача. Например, такая: изменить сознание наших украинских братьев так, чтобы они стали считать себя… русскими.

Я не говорю, что именно это надо, я о масштабе задачи. Это была бы бомба. Пока мы ничего такого не умеем и только вяло отбиваемся. А как насчёт наступательного оружия?

Я очень люблю этот исторический анекдот. Товарищ Берия говорит товарищу Курчатову, сидя вместе с ним в укрытии на атомном полигоне: «Если эта штука не взорвётся – я тебе голову оторву». Так тогда ставился вопрос – и наука на него отвечала. Адекватно отвечала.

Мне кажется, общественные науки должны тоже выполнять задания и отвечать на вызовы. Именно в процессе выполнения заданий, они сделают много «открытий чудных» и тем самым станут подлинными науками, а не окостеневшими останками натурфилософии.

В советские времена было очень популярно такое высказывание Энгельса из письма к Г. Штаркенбургу от 25/I–1894 г. «Если, как вы утверждаете, техника в значительной степени (по большей части) зависит от состояния науки, то обратно наука гораздо больше зависит от состояния и потребностей техники. Если у общества появляется техническая потребность, то это оказывает науке гораздо больше помощи, чем десять университетов. Вся гидростатика (Торичелли и т.д.) вызвана была к жизни потребностью регулировать горные потоки в Италии в XVI и XVII в. Об электричестве мы стали знать кое-что разумное только с тех пор, когда открыта была техническая применимость его…»

Мысль очень верная, ценная мысль. У меня, помню, даже брошюрка была под названием, кажется: Энгельс. «Письма об историческом материализме».

Важно только, чтобы задачу вовремя поставили перед научным сообществом, а дальше выделили ресурсы, назначили ответственных и строго спросили за исполнение. Само собой – не получится.

Вот на такие мысли навела меня книга С.Г. Кара-Мурзы, спасибо ему большое.

Источник

Андрей Фурсов «Толерантность и политкорректность против НАУКИ»

Более подробную и разнообразную информацию о событиях, происходящих в России, на Украине и в других странах нашей прекрасной планеты, можно получить на Интернет-Конференциях, постоянно проводящихся на сайте «Ключи познания». Все Конференции – открытые и совершенно безплатные. Приглашаем всех просыпающихся и интересующихся…